Константин Паустовский. Рассказы для детей. Произведения паустовский для детей

Паустовский Константин. Рассказы Паустовского для детей.

Паустовский Константин  Дом Детские стихи --Басни Крылова --Сергей Михалков --Фет Афанасий --Крылов Иван --Крылов Иван --Жан Лафонтен --Успенский Эдуард --Милн Алан --Бунин Иван --Яков Аким --Стихи о лесе --Берестов Валентин --Плещеев Алексей --Генрих Сапгир --Тургенев Иван --Стихи про Зиму --Лермонтов Михаил --Граубин Георгий --Твардовский Александр --Борис Заходер --Стихи про маму --Стихи про детский сад --Стихи о Весне --Сергей Есенин --Некрасов Николай --Стихи про осень --Василий Жуковский --Демьянов Иван --Стихи для детей 5, 6, 7 лет --Стихи о лете --Ирина Токмакова --Юнна Мориц --Стихи для детей 3, 4 лет --В. Бирюков --Козьма Прутков --Виктор Лунин --Тютчев Фёдор --Константин Бальмонт --Хармс Даниил --Плещеев Алексей --Генрих Сапгир --Сергей Михалков --Агния Барто Детские рассказы --Николай Носов --Драгунский Виктор --Марина Дружинина --Пивоварова Ирина --Михаил Зощенко --Юрий Коваль --Астрид Линдгрен --Ушинский Константин --Тургенев Иван --Катаев Валентин --Чарушин Евгений --Паустовский Константин --Чехов Антон --Рыбаков Анатолий --Лев Толстой --Лермонтов Михаил --Михаил Пришвин --Чарская Лидия --Аркадий Гайдар --Виталий Бианки Детские сказки --Бажов Павел --Пушкин Александр --Одоевский Владимир --Шарль Перро --Волков Александр --Чуковский Корней --Ю. Олеша --Толстой Алексей --Братья Гримм --Салтыков-Щедрин М.Е. --Русские народные --Даль Владимир --Маршак Самуил --Редьярд Киплинг --Мамин-Сибиряк --Кэрролл Льюис --Милн Алан --Пляцковский Михаил --Джанни Родари --Сутеев Владимир --Сладков Николай --Оскар Уайльд --Чарская Лидия --Ершов Пётр --Андерсен Ганс --Сказки для малышей  --Евгений Пермяк --Феликс Зальтен. Бемби --Софья Прокофьева --Гаршин Всеволод Детская музыка --Детские песни --Детские минусовки --Тексты детских песен --Колыбельные песни ---Колыбельные для Вашего малыша  ---Мамины колыбельные ---Мамины колыбельные (голос)  ---Колыбельные Sweet Dreams Tonight ---Sleepy Baby - колыбельные мелодии Раскраски --Раскраски для малышей --София Прекрасная  --Феи: Тайна зимнего леса --Монстр Хай / Monster High --Покойо --СамСам --Динь-Динь / Tinker Bell --Star Wars / Звёздные Войны --Ким Пять-с-Плюсом --Moxie Girlz --Феи: Легенда о чудовище --Барби и три мушкетёра --Гарри Потер --Барашек Шон --Медвежонок Паддингтон --"Дом" (Home) мультфильм Поделки --Поделки из шишек --Поделки из желудей --Поделки из ракушек --Поделки из яичной скорлупы --Поделки из полимерной глины ( пластики ) --Поделки из бумаги ---Бумажные куклы ---Фигурки из бумаги ----Принцессы Диснея ----Мстители ----Гадкий Я ----Холодное сердце --Поделки из пластилина --Поделки из природных материалов --Поделки из солёного теста --Поделки из пластиковых бутылок Игры

0li.ru

рассказы о природе. Произведения Паустовского о природе

Эстетическое воспитание детей включает в себя многие аспекты. Одним из них является умение ребенка с наслаждением воспринимать красоту окружающей его природы. Кроме созерцательной позиции, необходимо также воспитывать желание принимать активное участие в природоохранных мероприятиях, понимать взаимосвязи, которые существуют в мире между предметами. Именно такому отношению к окружающему миру учат произведения Паустовского о природе.

Критики о творчестве Паустовского

Замечать все таинства природы и описывать увиденное так, чтобы не оставить равнодушным ни одного читателя, - главное, чем в совершенстве владел Паустовский. Рассказы о природе тому доказательство.

О творчестве Константина Георгиевича Паустовского с любовью говорят его поклонники. Литературные критики высказывают большое уважение к мастеру художественного описания. По их словам, редко какому писателю удается "очеловечить" явления природы, представить их так, что все взаимосвязи станут очевидны. Даже маленький человек способен понять, как хрупок мир, в котором живут люди. По мнению некоторых критиков, именно природа сделала Паустовского великим писателем. Сам Паустовский свое творческое озарение, которое не раз помогало ему в работе, всегда сравнивал с весной в природе. Оно так же прекрасно и радостно.

Как развивал свой творческий дар Паустовский

Рассказы о природе - это результат многолетнего труда. Ни один прожитый писателем день не был вычеркнут из его памяти. Все свои жизненные наблюдения, истории, опыт общения с интересными людьми, впечатления, накопившиеся после многочисленных путешествий, Паустовский постоянно записывал. Большая часть этих воспоминаний стала основой произведений писателя.

Творения великих поэтов, писателей, художников, композиторов, в которых воспевалась красота простой русской природы, всегда были интересны Константину Георгиевичу. Наслаждаясь творчеством признанных мастеров, он удивлялся тому, как точно они умеют передать ощущения своей души, сокровенные мысли. Спустя годы мог это делать и сам Паустовский. Рассказы о природе властно притягивают читателя, зачаровывая точными емкими описаниями.

Природа в произведениях Паустовского

Особенностью рассказов является то, что в них, главным образом, представлена небогатая по своим краскам и разнообразию видов природа средней полосы России. Но сделано это писателем так мастерски, что читатель оказывается зачарован и поражен этой неброской красотой.

Паустовский рассказы о природе всегда писал на основе личных наблюдений. Именно по этой причине все факты, представленные Паустовским в своих произведениях достоверны. Писатель признавался, что, работая над тем или иным рассказом, он постоянно открывал для себя что-то новое, но тайн при этом не становилось меньше. Описанные в произведениях растения, животные, явления природы легко узнаваемы читателем. Рассказы наполнены звуковыми, зрительными образами. Без труда можно почувствовать и запахи, которыми наполнен воздух.

Значение пейзажа в произведениях писателя

Паустовский считал, что читатель для более полного восприятия произведения обязательно должен погрузиться в обстановку, которая окружает героев. Это легко можно сделать, если писатель использует приемы пейзажной характеристики.Рассказы Паустовского о природе, короткие и более объемные, обязательно содержат художественные описания леса, реки, поля, сада или какого-либо иного природного сообщества. Вдумчивое чтение этих характеристик помогает читателю более глубоко понять смысл всего произведения или отдельных его частей.

Пейзаж, по словам мастера, не является каким-то дополнением к прозе или ее украшением. Он должен логично войти в структуру рассказа и погрузить читателя в мир родной природы.

Рассказы Паустовского для детей

Бережное вдумчивое отношение к окружающему миру необходимо воспитывать с самого раннего возраста. Большую помощь в этом оказывают художественные произведения русских писателей. К. Г. Паустовский - один из тех, чьи произведения включены в школьную программу по литературному чтению. В список рекомендуемых для чтения произведений входит целая серия рассказов о природе. Их перечень можно представить следующими названиями: "Заячьи лапы", "Кот-ворюга", "Резиновая лодка", "Барсучий нос", "Собрание чудес", "Мещерская сторона" и многими другими. Истории, рассказанные Паустовским, трогают душу ребенка. Герои произведений запоминаются навсегда. А сам писатель для многих маленьких читателей становится другом, образцом для подражания. Именно об этом говорят строчки из детских сочинений, которые были написаны школьниками после знакомства с рассказами Константина Георгиевича Паустовского.

fb.ru

Рассказы Константина Паустовского - Рассказы для детей

19 мая 1892 года в Москве родился русский советский писатель Константин Георгиевич Паустовский.

Отец Константина, Георгий Максимович работал статистиком на железной дороге, родом был из знаменитых запорожских казаков. Дедушка писателя, Максим Григорьевич, был николаевским солдатом. Бабушка его, Фатьма, была турчанкой, родом из Фракии. После принятия христианства взяла имя Гонората.

Мать Паустовского, Мария Григорьевна, носила фамилию Высочанская. Ее отец, Григорий Моисеевич Высочанский, работал нотариусом в Черкассах, жена его – Викентия – была польской шляхтянкой.

Несмотря на то, что мальчик родился в Москве, все семейство Паустовских неоднократно переезжало, и причиной тому был  невыносимых характер отца семейства. 

Образование мальчик получил в Киевской гимназии, по окончании которой поступил на историко-филологический факультет Киевского университета.

Однако, не окончив образование там, он перевелся на юридический факультет Московского университета. Первая мировая война не дала возможности закончить ему обучение и в Москве.

После гибели братьев писатель покидает мать и отправляется на заработки. Ему приходится работать на металлургических заводах, котельных и даже рыбачьей артели. В свободное от работы время он начинает писать свою первую повесть «Романтики», однако в свет она выходит уже в 1930х годах.

Пришла гражданская война, и Паустовский присоединяется к рядам Красной Армии, много путешествует  и пишет в газетах. В это время он знакомится с другими молодыми писателями, среди которых были Ильф, Багрицкий, Катаев, Бабель и другие.

Работая санитаром на войне, Константин влюбляется в сестру, Екатерину Степановну Загорскую. В 1916 году она становится женой писателя, они венчаются в Подлесной Слободе. В августе 1925 года рождается маленький Вадим. Мальчик горячо и крепко любит своих родителей и с болью в сердце переносит их развод в 1936 году.

Причиннй расставания стала «связь с полькой» (вторая жена), но, несмотря на это, писатель продолжает заботиться о сыне.

Этой «полькой» стала Валерия Валишевская, сестра польского художника Зигмунда Валишевского.

Третьей женой Паустовского стала актриса Татьяна Алексеевна Евтеева-Арбузова, которая родила ему сына Алексея.

Последние годы жизни Константин Паустовский провел, работая над большой автобиографией «Повесть о жизни».

Умер писатель 14 июля 1968 года в Тарусе.

znayka.net

Паустовский Константин Георгиевич. Краткая биография. Рассказы для детей.

Константин Георгиевич Паустовский родился 19(31).5.1892 года в Москве. Кроме него, в семье было ещё трое детей два брата и сестра. Отец писателя был железнодорожным служащим, и семья часто переезжала с места на место: после Москвы они жили в Пскове, Вильно, Киеве. В 1911, в последнем классе гимназии, Костя Паустовский написал свой первый рассказ, и он был напечатан в киевском литературном журнале «Огни».

Константин Георгиевич переменил много профессий: он был вожатым и кондуктором московского трамвая, рабочим на металлургических заводах в Донбассе и Таганроге, рыбаком, санитаром в армии во время Первой мировой войны, служащим, преподавателем русской литературы, журналистом. В гражданскую войну Паустовский воевал в Красной Армии. Во время Великой Отечественной войны был военным корреспондентом на Южном фронте.

За свою большую писательскую жизнь он побывал во многих уголках нашей страны. «Почти каждая моя книга — это поездка. Или, вернее, каждая поездка – это книга», — говорил Паустовский. Он изъездил Кавказ и Украину, Волгу, Каму, Дон, Днепр, Оку и Десну, был в Средней Азии, на Алтае, в Сибири, Прионежье, на Балтике.

Но особенно горячо полюбил он Мещеру — сказочно красивый край между Владимиром и Рязанью, — куда приехал впервые в 1930. Там было всё, что привлекало писателя с самого детства, — «глухие леса, озёра, извилистые лесные реки, заброшенные дороги и даже постоялые дворы». Паустовский писал, что Мещере он «обязан многими своими рассказами, «Летними днями» и маленькой повестью «Мещерская сторона». Перу Паустовского принадлежат цикл рассказов для детей и несколько сказок. Они учат любить родную природу, быть наблюдательным, видеть в обычном необычное и уметь фантазировать, быть добрым, честным, способным признать и самому исправить свою вину. Эти важные человеческие качества так необходимы в жизни.

Книги Паустовского переведены на многие иностранные языки. Награжден орденом Ленина, двумя другими орденами и медалью.

Умер писатель — 14.7.1968 г.; похоронен в г. Таруса Калужской области.

__________________________________________________

БАРСУЧИЙ НОС

Озеро около берегов было засыпано ворохами желтых листьев. Их было такмного, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули.Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветаликувшинки и голубая вода казалась черной, как деготь.

Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, каксказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей сглазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, какиглы, зубами.

Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видныдалекие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг насшевелились и дрожали низкие звезды.У нас на стоянке горел костер. Мы жгли его весь день и ночь напролет,чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера. Ихбеспокоили дым костра и веселые человеческие крики.

Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве укостра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченнобегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывализ травы даже ушей.

Картошка жарилась на сковороде, от нее шел острый вкусный запах, изверь, очевидно, прибежал на этот запах.

С нами был маленький мальчик. Ему было всего девять лет, но он хорошопереносил ночевки в лесу и холод осенних рассветов. Гораздо лучше нас,взрослых, он все замечал и рассказывал.

Он был выдумщик, но мы, взрослые, очень любили его выдумки. Мы никак немогли, да и не хотели доказывать ему, что он говорит неправду. Каждый деньон придумывал что-нибудь новое: то он слышал, как шептались рыбы, то видел,как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины.

Мы делали вид, что верили ему.Все, что окружало нас, казалось необыкновенным: и поздняя луна,блиставшая над черными озерами, и высокие облака, похожие на горы розовогоснега, и даже привычный морской шум высоких сосен.

Мальчик первый услышал фырканье зверя и зашипел на нас, чтобы мызамолчали. Мы притихли. Мы старались даже не дышать, хотя рука невольнотянулась к двустволке, — кто знает, что это мог быть за зверь!

Через полчаса зверь высунул из травы мокрый черный нос, похожий насвиной пятачок. Нос долго нюхал воздух и дрожал от жадности. Потом из травыпоказалась острая морда с черными пронзительными глазами. Наконец показаласьполосатая шкурка.

Из зарослей вылез маленький барсук. Он поджал лапу и внимательнопосмотрел на меня. Потом он брезгливо фыркнул и сделал шаг к картошке.

Она жарилась и шипела, разбрызгивая кипящее сало. Мне хотелось крикнутьзверьку, что он обожжется, но я опоздал — барсук прыгнул к сковородке исунул в нее нос…

Запахло паленой кожей. Барсук взвизгнул и с отчаянным воплем бросилсяобратно в траву. Он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался отнегодования и боли.

На озере и в лесу началось смятение. Без времени заорали испуганныелягушки, всполошились птицы, и у самого берега, как пушечный выстрел,ударила пудовая щука.Утром мальчик разбудил меня и рассказал, что он сам только что видел,как барсук лечит свой обожженный нос. Я не поверил.

Я сел у костра и спросонок слушал утренние голоса птиц. Вдалипосвистывали белохвостые кулики, крякали утки, курлыкали журавли на сухихболотах — мшарах, плескались рыбы, тихо ворковали горлинки. Мне не хотелосьдвигаться.

Мальчик тянул меня за руку. Он обиделся. Он хотел доказать мне, что онне соврал. Он звал меня пойти посмотреть, как лечится барсук.Я нехотя согласился. Мы осторожно пробрались в чащу, и среди зарослейвереска я увидел гнилой сосновый пень. От него тянуло грибами и йодом.

Около пня, спиной к нам, стоял барсук. Он расковырял пень и засунул всередину пня, в мокрую и холодную труху, обожженный нос.

Он стоял неподвижно и холодил свой несчастный нос, а вокруг бегал ифыркал другой маленький барсучок. Он волновался и толкал нашего барсуканосом в живот. Наш барсук рычал на него и лягался задними пушистыми лапами.

Потом он сел и заплакал. Он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами,стонал и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил опомощи, но мы ничем не могли ему помочь.Через год я встретил на берегах этого же озера барсука со шрамом наносу. Он сидел у воды и старался поймать лапой гремящих, как жесть, стрекоз.

Я помахал ему рукой, но он сердито чихнул в мою сторону и спрятался взарослях брусники.С тех пор я его больше не видел.

СТАЛЬНОЕ КОЛЕЧКО.

Дед Кузьма жил со своей внучкой Варюшей в деревушке Моховое, у самого леса.

Зима выдалась суровая, с сильным ветром и снегом. За всю зиму ни разу не потеплело и не закапала с тесовых крыш суетливая талая вода. Ночью в лесу выли продрогшие волки. Дед Кузьма говорил, что они воют от зависти к людям: волку тоже охота пожить в избе, почесаться и полежать у печки, отогреть заледенелую косматую шкуру.

Среди зимы у деда вышла махорка. Дед сильно кашлял, жаловался на слабое здоровье и говорил, что если бы затянуться разок-другой – ему бы сразу полегчало.

В воскресенье Варюша пошла за махоркой для деда в соседнее село Переборы. Мимо села проходила железная дорога. Варюша купила махорки, завязала ее в ситцевый мешочек и пошла на станцию посмотреть на поезда. В Переборах они останавливались редко. Почти всегда они проносились мимо с лязгом и грохотом.

На платформе сидели два бойца. Один был бородатый, с веселым серым глазом. Заревел паровоз. Было уже видно, как он, весь в пару, яростно рвется к станции из дальнего черного леса.

– Скорый! – сказал боец с бородой. – Смотри, девчонка, сдует тебя поездом. Улетишь под небеса.

Паровоз с размаху налетел на станцию. Снег завертелся и залепил глаза. Потом пошли перестукиваться, догонять друг друга колеса. Варюша схватилась за фонарный столб и закрыла глаза: как бы и вправду ее не подняло над землей и не утащило за поездом. Когда поезд пронесся, а снежная пыль еще вертелась в воздухе и садилась на землю, бородатый боец спросил Варюшу:

– Это что у тебя в мешочке? Не махорка?

– Махорка, – ответила Варюша.

– Может, продашь? Курить большая охота.

– Дед Кузьма не велит продавать, – строго ответила Варюша. – Это ему от кашля.

– Эх ты, – сказал боец, – цветок-лепесток в валенках! Больно серьезная!

– А ты так возьми сколько надо, – сказала Варюша и протянула бойцу мешочек. – Покури!

Боец отсыпал в карман шинели добрую горсть махорки, скрутил толстую цыгарку, закурил, взял Варюшу за подбородок и посмотрел, посмеиваясь, в се синие глаза.

– Эх ты, – повторил он, – анютины глазки с косичками! Чем же мне тебя отблагодарить? Разве вот этим?

Боец достал из кармана шинели маленькое стальное колечко, сдул с него крошки махорки и соли, потер о рукав шинели и надел Варюше на средний палец:

– Носи на здоровье! Этот перстенек совершенно чудесный. Гляди, как горит!

– А отчего он, дяденька, такой чудесный? – спросила, раскрасневшись, Варюша.

– А оттого, – ответил боец, – что ежели будешь носить его на среднем пальце, принесет он здоровье. И тебе и деду Кузьме. А наденешь его вот на этот, на безымянный, – боец потянул Варюшу за озябший, красный палец, – будет у тебя большущая радость. Или, к примеру, захочется тебе посмотреть белый свет со всеми его чудесами. Надень перстенек на указательный палец – непременно увидишь!

– Будто? – спросила Варюша.

– А ты ему верь, – прогудел другой боец из-под поднятого ворота шинели. – Он колдун. Слыхала такое слово?

– Слыхала.

– Ну то-то! – засмеялся боец. – Он старый сапер. Его даже мина не брала!

– Спасибо! – сказала Варюша и побежала к себе в Моховое.

Сорвался ветер, посыпался густой-прегустой снег. Варюша все трогала

колечко, повертывала его и смотрела, как оно блестит от зимнего света.

«Что ж боец позабыл мне сказать про мизинец? – подумала она. – Что будет тогда? Дай-ка я надену колечко на мизинец, попробую».

Она надела колечко на мизинец. Он был худенький, колечко на нем не удержалось, упало в глубокий снег около тропинки и сразу нырнуло на самое снежное дно.

Варюша охнула и начала разгребать снег руками. Но колечка не было. Пальцы у Варюши посинели. Их так свело от мороза, что они уже не сгибались.

Варюша заплакала. Пропало колечко! Значит, не будет теперь здоровья деду Кузьме, и не будет у нее большущей радости, и не увидит она белый свет со всеми его чудесами. Варюша воткнула в снег, в том месте, где уронила колечко, старую еловую ветку н пошла домой. Она вытирала слезы варежкой, но они все равно набегали и замерзали, и от этого было колко и больно глазам.

Дед Кузьма обрадовался махорке, задымил всю избу, а про колечко сказал:

– Ты не горюй, дочурка! Где упало – там и валяется. Ты Сидора попроси. Он тебе сыщет.

Старый воробей Сидор спал на шестке, раздувшись, как шарик. Всю зиму Сидор жил в избе у Кузьмы самостоятельно, как хозяин. С характером своим он заставлял считаться не только Варюшу, но и самого деда. Кашу он склевывал прямо из мисок, а хлеб старался вырвать из рук и, когда его отгоняли, обижался, ершился и начинал драться и чирикать так сердито, что под стреху слетались соседские воробьи, прислушивались, а потом долго шумели, осуждая Сидора за его дурной нрав. Живет в избе, с тепле, в сытости, а все ему мало!

На другой день Варюша поймала Сидора, завернула в платок и понесла в лес. Из-под снега торчал только самый кончик еловой ветки. Варюша посадила на ветку Сидора и попросила:

– Ты поищи, поройся! Может, найдешь!

Но Сидор скосил глаз, недоверчиво посмотрел на снег и пропищал: «Ишь ты! Ишь ты! Нашла дурака!… Ишь ты, ишь ты!» – повторил Сидор, сорвался с ветки и полетел обратно в избу.

Так и не отыскалось колечко.

Дед Кузьма кашлял все сильнее. К весне он залез на печку. Почти не спускался оттуда и все чаще просил попить. Варюша подавала ему в железном ковшике холодную воду.

Метели кружились над деревушкой, заносили избы. Сосны завязли в снегу, и Варюша уже не могла отыскать в лесу то место, где уронила колечко. Все чаще она, спрятавшись за печкой, тихонько плакала от жалости к деду и бранила себя.

– Дуреха! – шептала она. – Забаловалась, обронила перстенек. Вот тебе за это! Вот тебе!

Она била себя кулаком по темени, наказывала себя, а дед Кузьма спрашивал:

– С кем это ты там шумишь-то?

– С Сидором, – отвечала Варюша. – Такой стал неслух! Все норовится драться.

Однажды утром Варюша проснулась оттого, что Сидор прыгал по оконцу и стучал клювом в стекло. Варюша открыла глаза и зажмурилась. С крыши, перегоняя друг друга, падали длинные капли. Горячий свет бил в с сонце. Орали галки.

Варюша выглянула на улицу. Теплый ветер дунул ей в глаза, растрепал волосы.

– Вот и весна! – сказала Варюша.

Блестели черные ветки, шуршал, сползая с крыш, мокрый снег и важно и весело шумел за околицей сырой лес. Весна шла по полям как молодая хозяйка. Стоило ей только посмотреть на овраг, как в нем тотчас начинал булькать и переливаться ручей. Весна шла и звон ручьев с каждым ее шагом становился громче и громче.

Снег в лесу потемнел. Сначала на нем выступила облетевшая за зиму коричневая хвоя. Потом появилось много сухих сучьев – их наломало бурей еще в декабре, – потом зажелтели прошлогодние палые листья, проступили проталины и на краю последних сугробов зацвели первые цветы мать-и-мачехи.

Варюша нашла в лесу старую еловую ветку – ту, что воткнула в снег, где обронила колечко, и начала осторожно отгребать старые листья, пустые шишки, накиданные дятлами, ветки, гнилой мох. Под одним черным листком блеснул огонек. Варюша вскрикнула и присела. Вот оно, сталь-нос колечко! Оно ничуть не заржавело.

Варюша схватила его, надела на средний палец и побежала домой.

Еще издали, подбегая к избе, она увидела деда Кузьму. Он вышел из избы, сидел на завалинке, и синий дым от махорки поднимался над дедом прямо к небу, будто Кузьма просыхал на весеннем солнышке и над ним курился пар.

– Ну вот, – сказал дед, – ты, вертушка, выскочила из избы, позабыла дверь затворить, и продуло всю избу легким воздухом. И сразу болезнь меня отпустила. Сейчас вот покурю, возьму колун, наготовлю дровишек, затопим мы печь и спечем ржаные лепешки.

Варюша засмеялась, погладила деда по косматым серым волосам, сказала:

– Спасибо колечку! Вылечило оно тебя, дед Кузьма.

Весь день Варюша носила колечко на среднем пальце, чтобы накрепко прогнать дедовскую болезнь. Только вечером, укладываясь спать, она сняла колечко со среднего пальца и надела его на безымянный. После этого должна была случиться большущая радость. Но она медлила, не приходила, и Варюша так и уснула, не дождавшись.

Встала она рано, оделась и вышла из избы.

Тихая и теплая заря занималась над землей. На краю неба еще догорали звезды. Варюша пошла к лесу. На опушке она остановилась. Что это звенит в лесу, будто кто-то осторожно шевелит колокольчики?

Варюша нагнулась, прислушалась и всплеснула руками: белые подснежники чуть-чуть качались, кивали заре, и каждый цветок позванивал, будто в нем сидел маленький жук кузька-звонарь и бил лапкой по серебряной паутине. На верхушке сосны ударил дятел – пять раз.

«Пять часов! – подумала Варюша. – Рань-то какая! И тишь!»

Тотчас высоко на ветвях в золотом зоревом свете запела иволга.

Варюша стояла, приоткрыв рот, слушала, улыбалась. Ее обдало сильным, теплым, ласковым ветром, и что-то прошелестело рядом. Закачалась лещина, из ореховых сережек посыпалась желтая пыльца. Кто-то прошел невидимый мимо Варюши, осторожно отводя ветки. Навстречу ему закуковала, закланялась кукушка.

«Кто же это прошел? А я и не разглядела!» – подумала Варюша.

Она не знала, что это весна прошла мимо нее.

Варюша засмеялась громко, на весь лес, и побежала домой. И большущая радость – такая, что не охватишь руками, – зазвенела, запела У нее на сердце.

Весна разгоралась с каждым днем все ярче, все веселей. Такой свет лился с неба, что глаза у деда Кузьмы стали узкие, как щелки, но все время посмеивались. А потом но лесам, по лугам, по оврагам сразу, будто кто-то брызнул на них волшебной водой, зацвели-запестрели тысячи тысяч цветов.

Варюша думала было надеть перстень на указательный палец, чтобы Повидать белый свет со всеми его чудесами, но посмотрела на все эти Цветы, на липкие березовые листочки, на яснее небо и жаркое солнце, Послушала перекличку петухов, звон воды, пересвистывание птиц над полями – и не надела перстенек на указательный палец.

«Успею, – подумала она. – Нигде на белом свете не может быть так хорошо, как у пас в Моховом. Это же прелесть что такое! Не зря ведь дед Кузьма говорит, что наша земля истинный рай и нету другой такой хорошей земли на белом свете!»

ЗАЯЧЬИ ЛАПЫ

К ветеринару в наше село пришел с Урженского озера Ваня Малявин ипринес завернутого в рваную ватную куртку маленького теплого зайца. Заяцплакал и часто моргал красными от слез глазами…

— Ты что, одурел? — крикнул ветеринар. — Скоро будешь ко мне мышейтаскать, оголец!

— А вы не лайтесь, это заяц особенный, — хриплым шепотом сказал Ваня. —Его дед прислал, велел лечить.

— От чего лечить-то?

— Лапы у него пожженные.Ветеринар повернул Ваню лицом к двери, толкнул в спину и прикрикнулвслед:

— Валяй, валяй! Не умею я их лечить. Зажарь его с луком — деду будетзакуска.

Ваня ничего не ответил. Он вышел в сени, заморгал глазами, потянулносом и уткнулся в бревенчатую стену. По стене потекли слезы. Заяц тиходрожал под засаленной курткой.

— Ты чего, малый? — спросила Ваню жалостливая бабка Анисья; она привелак ветеринару свою единственную козу.- Чего вы, сердешные, вдвоем слезыльете? Ай случилось что?

— Пожженный он, дедушкин заяц, — сказал тихо Ваня. — На лесном пожарелапы себе пожег, бегать не может. Вот-вот, гляди, умреть.

— Не умреть, малый, — прошамкала Анисья. — Скажи дедушке своему, ежелибольшая у него охота зайца выходить, пущай несет его в город к КарлуПетровичу.

Ваня вытер слезы и пошел лесами домой, на Урженское озеро. Он не шел, абежал босиком по горячей песчаной дороге. Недавний лесной пожар прошелстороной на север около самого озера. Пахло гарью и сухой гвоздикой. Онабольшими островами росла на полянах.Заяц стонал.

Ваня нашел по дороге пушистые, покрытые серебряными мягкими волосамилистья, вырвал их, положил под сосенку и развернул зайца. Заяц посмотрел налистья, уткнулся в них головой и затих.

— Ты чего, серый? — тихо спросил Ваня. — Ты бы поел.Заяц молчал.

— Ты бы поел, — повторил Ваня, и голос его задрожал. — Может, питьхочешь?Заяц повел рваным ухом и закрыл глаза.Ваня взял его на руки и побежал напрямик через лес — надо было поскореедать зайцу напиться из озера.

Неслыханная жара стояла в то лето над лесами. Утром наплывали вереницыбелых облаков. В полдень облака стремительно рвались вверх, к зениту, и наглазах уносились и исчезали где-то за границами неба. Жаркий ураган дул ужедве недели без передышки. Смола, стекавшая по сосновым стволам, превратиласьв янтарный камень.

Наутро дед надел чистые онучи и новые лапти, взял посох и кусокхлеба и побрел в город. Ваня нес зайца сзади. Заяц совсем притих, толькоизредка вздрагивал всем телом и судорожно вздыхал.

Суховей вздул над городом облако пыли, мягкой, как мука. В ней леталкуриный пух, сухие листья и солома. Издали казалось, что над городом дымиттихий пожар.

На базарной площади было очень пусто, знойно; извозчичьи лошади дремалиоколо водоразборной будки, и на головах у них были надеты соломенные шляпы.Дед перекрестился.

— Не то лошадь, не то невеста — шут их разберет! — сказал он и сплюнул.Долго спрашивали прохожих про Карла Петровича, но никто толком ничегоне ответил. Зашли в аптеку. Толстый старый человек в пенсне и в короткомбелом халате сердито пожал плечами и сказал:

— Это мне нравится! Довольно странный вопрос! Карл Петрович Корш —специалист по детским болезням — уже три года как перестал приниматьпациентов. Зачем он вам?Дед, заикаясь от уважения к аптекарю и от робости, рассказал про зайца.

— Это мне нравится! -сказал аптекарь. — Интересные пациенты завелись внашем городе. Это мне замечательно нравится!Он нервно снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и уставился надеда. Дед молчал и топтался на месте. Аптекарь тоже молчал. Молчаниестановилось тягостным.

— Почтовая улица, три! — вдруг в сердцах крикнул аптекарь и захлопнулкакую-то растрепанную толстую книгу. — Три!

Дед с Ваней добрели до Почтовой улицы как раз вовремя — из-за Окизаходила высокая гроза. Ленивый гром потягивался за горизонтом, какзаспанный силач распрямлял плечи и нехотя потряхивал землю. Серая рябь пошлапо реке. Бесшумные молнии исподтишка, но стремительно и сильно били в луга;далеко за Полянами уже горел стог сена, зажженный ими. Крупные капли дождяпадали на пыльную дорогу, и вскоре она стала похожа на лунную поверхность:каждая капля оставляла в пыли маленький кратер.

Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окнепоявилась растрепанная борода деда.Через минуту Карл Петрович уже сердился.

— Я не ветеринар, — сказал он и захлопнул крышку рояля. Тотчас же влугах проворчал гром. — Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.

— Что ребенок, что заяц — все одно, — упрямо пробормотал дед. — Всеодно! Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у насконовал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан,благодарность оказывать должен, а ты говоришь — бросить!

Еще через минуту Карл Петрович — старик с седыми взъерошенными бровями,— волнуясь, слушал спотыкающийся рассказ деда.Карл Петрович в конце концов согласился лечить зайца. На следующее утродед ушел на озеро, а Ваню оставил у Карла Петровича ходить за зайцем.

Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, чтоКарл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшегокакого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а натретий день к Карлу Петровичу пришел длинный юноша в фетровой шляпе,назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.

Зайца вылечили. Ваня завернул его в ватное тряпье и понес домой. Вскореисторию о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долгодобивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Присылал даже письма смарками на ответ. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написалпрофессору письмо:

Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле. При сем остаюсьЛарион Малявин.

…Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия,холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Уткизябли в зарослях и жалобно крякали всю ночь.

Деду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потомпоставил самовар — от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненныхточек превратились в мутные шары. Во дворе лаял Мурзик. Он прыгал в темноту,ляскал зубами и отскакивал — воевал с непроглядной октябрьской ночью. Заяцспал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и зачаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.

В августе дед пошел охотиться на северный берег озера. Леса стоялисухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил внего из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.Дед пошел дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов,сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленойпо лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.

Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идет прямо на него. Ветерперешел в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словамдеда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня. Дед был прав: во времяурагана огонь шел со скоростью тридцати километров в час.Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзадибыл уже слышен широкий гул и треск пламени.

Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног удеда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом толькодед заметил, что они у зайца обгорели.

Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дедзнал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегдаспасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: "Погоди,милый, не беги так-то шибко!"

Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед— оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понес домой. У зайца былиопалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.

— Да, — сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самоварбыл всему виной, — да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился,милый человек.

— Чем же ты провинился?

— А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Берифонарь!

Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним сфонарем и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял все.

playroom.ru

Константин Паустовский. Рассказы для детей

Здравствуйте, Друзья!

Сегодня для вас в рубрике «Читалка» еще рассказы для детей, чтобы было чем заняться в выходные.

Константин Паустовский (19 мая 1892 — 14 июля 1968)Константин Георгиевич Паустовский родился в 1892 году 19 мая в Москве (москвич по рождению и киевлянин по душе) в семье железнодорожного статиста, отставного унтер-офицера. Отец, как говорил сам Константин Паустовский, был неисправимым романтиком, поэтому постоянно менял место работы. После многочисленных переездов семья Паустовких поселилась в Киеве. Здесь Константин поступил учиться в гимназию. Затем закончил естественно-исторический факультет Киевского университета.

Отец оставил семью, когда Константин учился в шестом классе, поэтому ему пришлось самому зарабатывать репетиторством на свое обучение в гимназии, да и на жизнь тоже. Юность писателя была омрачена уходом отца из семьи, слепотой сестры, нищетой матери, гибелью двух братьев в Первой мировой войне.

Свое первое литературное произведение Паустовский написал в последнем классе гимназии. Все его первые произведения были полны романтикой, фантастикой и экзотикой.

В дальнейшем Паустовский все чаще описывает природу, ее величие и красоту. Его повести, очерки и новеллы – это огромный познавательный материал, который развивает наблюдательность, пытливость и интерес к путешествиям.

Очень много путешествуя по России, он пробует и много разных профессий: кондуктор и вожатый трамвая, учитель, репортер, корректор, санитар в Первой мировой войне, военным корреспондентом ТАСС на фронтах Великой Отечественной войны.

И, конечно, большую славу писателю принесли произведения о природе для детей.

Умер писатель в Москве в 1968 году 14 июля, похоронен в Тарусе.

А сейчас я предлагаю вам к выходным почитать рассказы для детей Константина Паустовского.

 

Растрепанный воробей

 

На старых стенных часах железный кузнец ростом с игрушечного солдатика поднял молот. Часы щелкнули, и кузнец ударил с оттяжкой молотом по маленькой медной наковальне. Торопливый звон посыпался по комнате, закатился под книжный шкаф и затих.

Кузнец ударил по наковальне восемь раз, хотел ударить в девятый, но рука у него вздрогнула и повисла в воздухе. Так, с поднятой рукой, он и простоял целый час, пока не пришел срок пробить по наковальне девять ударов.

Маша стояла у окна и не оглядывалась. Если оглянешься, то нянюшка Петровна непременно проснется и погонит спать.

Петровна дремала на диване, а мама, как всегда, ушла в театр. Она танцевала в театре, но никогда не брала с собой туда Машу.

Театр был огромный, с каменными колоннами. На крыше его взвивались на дыбы чугунные лошади. Их сдерживал человек с венком на голове — должно быть, сильный и храбрый. Ему удалось остановить горячих лошадей у самого края крыши. Копыта лошадей висели над площадью. Маша представляла себе, какой был бы переполох, если бы человек не сдержал чугунных лошадей: они сорвались бы с крыши на площадь и промчались с громом и звоном мимо милиционеров.

Все последние дни мама волновалась. Она готовилась впервые танцевать Золушку и обещала взять на первый же спектакль Петровну и Машу. За два дня до спектакля мама вынула из сундука сделанный из тонкого стекла маленький букет цветов. Его подарил маме Машин отец. Он был морякрм и привез этот букетик из какой-то далекой страны.

Потом Машин отец ушел на войну, потопил несколько фашистских кораблей, два раза тонул, был ранен, но остался жив. А теперь он опять далеко, в стране со странным названием «Камчатка», и вернется не скоро, только весной.

Мама вынула стеклянный букет и тихо сказала ему несколько слов. Это было удивительно, потому что раньше мама никогда не разговаривала с вещами.

— Вот, — прошептала мама, — ты и дождался.

— Чего дождался? — спросила Маша.

— Ты маленькая, ничего еще не понимаешь, — ответила мама. — Папа подарил мне этот букет и сказал: «Когда ты будешь в первый раз танцевать Золушку, обязательно приколи его к платью после бала во дворце. Тогда я буду знать, что ты в это время вспомнила обо мне».

— А вот я и поняла, — сказала сердито Маша.

— Что ты поняла?

— Все! — ответила Маша и покраснела: она не любила, когда ей не верили.

Мама положила стеклянный букетик к себе на стол и сказала, чтобы Маша не смела дотрагиваться до него даже мизинцем, потому что он очень хрупкий.

В этот вечер букет лежал за спиной у Маши на столе и поблескивал. Было так тихо, что казалось, все спит кругом: весь дом, и сад за окнами, и каменный лев, что сидел внизу у ворот и все сильнее белел от снега. Не спали только Маша, отопление и зима. Маша смотрела за окно, отопление тихонько пищало свою теплую песню, а зима все сыпала и сыпала с неба тихий снег. Он летел мимо фонарей и ложился на землю. И было непонятно, как с такого черного неба может слетать такой белый снег. И еще было непонятно, почему среди зимы и морозов распустились у мамы на столе в корзине красные большие цветы. Но непонятнее всего была седая ворона. Она сидела на ветке за окном и смотрела, не моргая, на Машу.

Ворона ждала, когда Петровна откроет форточку, чтобы проветрить на ночь комнату, и уведет Машу умываться.

Как только Петровна и Маша уходили, ворона взлетала на форточку, протискивалась в комнату, хватала первое, что попадалось на глаза, и удирала. Она торопилась, забывала вытереть лапы о ковер и оставляла на столе мокрые следы. Петровна каждый раз, возвратившись в комнату, всплескивала руками и кричала:

— Разбойница! Опять чего-нибудь уволокла!

Маша тоже всплескивала руками и вместе с Петровной начинала торопливо искать, что на этот раз утащила ворона. Чаще всего ворона таскала сахар, печенье и колбасу.

Жила ворона в заколоченном на зиму ларьке, где летом продавали мороженое. Ворона была скупая, сварливая. Она забивала клювом в щели ларька все свои богатства, чтобы их не разворовали воробьи.

Иной раз по ночам ей снилось, будто воробьи прокрались в ларек и выдалбливают из щелей кусочки замерзшей колбасы, яблочную кожуру и серебряную обертку от конфет. Тогда ворона сердито каркала во сне, а милиционер на соседнем углу оглядывался и прислушивался. Он уже давно слышал по ночам карканье из ларька и удивлялся. Несколько раз он подходил к ларьку и, загородившись ладонями от света уличного фонаря, всматривался внутрь. Но в ларьке было темно, и только на полу белел поломанный ящик.

Однажды ворона застала в ларьке маленького растрепанного воробья по имени Пашка.

Жизнь для воробьев пришла трудная. Маловато было овса, потому что лошадей в городе почти не осталось. В прежние времена — их иногда вспоминал Пашкин дед, старый воробей по прозвищу Чичкин, — воробьиное племя все дни толкалось около извозчичьих стоянок, где овес высыпался из лошадиных торб на мостовую.

А теперь в городе одни машины. Они овсом не кормятся, не жуют его с хрупом, как добродушные лошади, а пьют какую-то ядовитую воду с едким запахом. Воробьиное племя поредело.

Иные воробьи подались в деревню, поближе к лошадям, а иные — в приморские города, где грузят на пароходы зерно, и потому там воробьиная жизнь сытая и веселая.

«Раньше, — рассказывал Чичкин, — воробьи собирались стаями по две-три тысячи штук. Бывало, как вспорхнут, как рванут воздух, так не то что люди, а даже извозчичьи лошади шарахались и бормотали: «Господи, спаси и помилуй! Неужто нету на этих сорванцов управы?»

А какие были воробьиные драки на базарах! Пух летал облаками. Теперь таких драк нипочем не допустят…»

Ворона застала Пашку, как только он юркнул в ларек и не успел еще ничего выковырять из щели. Она стукнула Пашку клювом по голове. Пашка упал и завел глаза: прикинулся мертвым.

Ворона выбросила его из ларька и напоследок каркнула — выбранилась на все воробьиное вороватое племя.

Милиционер оглянулся и подошел к ларьку. Пашка лежал на снегу: умирал от боли в голове и только тихонько открывал клюв.

— Эх ты, беспризорник! — сказал милиционер, снял варежку, засунул в нее Пашку и спрятал варежку с Пашкой в карман шинели. — Невеселой жизни ты воробей!

Пашка лежал в кармане, моргал глазами и плакал от обиды и голода. Хоть бы склюнуть какую ни на есть крошку! Но у милиционера хлебных крошек в кармане не было, а валялись только бесполезные крошки табаку.

Утром Петровна с Машей пошли гулять в парк. Милиционер подозвал Машу и строго спросил:

— Вам, гражданочка, воробей не требуется? На воспитание?

Маша ответила, что воробей ей требуется, и даже очень. Тогда красное, обветренное лицо милиционера вдруг собралось морщинками. Он засмеялся и вытащил варежку с Пашкой:

— Берите! С варежкой. А то удерет. Варежку мне потом принесете. Я с поста сменяюсь не раньше чем в двенадцать часов.

Маша принесла Пашку домой, пригладила ему перья щеткой, накормила и выпустила. Пашка сел на блюдечко, попил из него чаю, потом посидел на голове у кузнеца, даже начал было дремать, но кузнец в конце концов рассердился, замахнулся молотком, хотел ударить Пашку. Пашка с шумом перелетел на голову баснописцу Крылову. Крылов был бронзовый, скользкий — Пашка едва на нем удержался. А кузнец, осердясь, начал колотить по наковальне — и наколотил одиннадцать раз.

Пашка прожил в комнате у Маши целые сутки и видел вечером, как влетела в форточку старая ворона и украла со стола копченую рыбью голову. Пашка спрятался за корзину с красными цветами и сидел там тихо.

С тех пор Пашка каждый день прилетал к Маше, поклевывал крошки и соображал, чем бы Машу отблагодарить. Один раз он принес ей замерзшую рогатую гусеницу — нашел ее на дереве в парке. Но Маша гусеницу есть не стала, и Петровна, бранясь, выбросила гусеницу за окно.

Тогда Пашка, назло старой вороне, начал ловко утаскивать из ларька ворованные вещи и приносить их обратно к Маше. То притащит засохшую пастилу, то окаменелый кусочек пирога, то красную конфетную бумажку.

Должно быть, ворона воровала не только у Маши, но и в других домах, потому что Пашка иногда ошибался и притаскивал чужие вещи: расческу, игральную карту — трефовую даму — и золотое перо от «вечной» ручки.

Пашка влетал с этими вещами в комнату, бросал их на пол, делал по комнате несколько петель и стремительно, как маленький пушистый снаряд, исчезал за окном.

В этот вечер Петровна что-то долго не просыпалась. Маше было любопытно посмотреть, как ворона протискивается в форточку. Она этого ни разу не видела.

Маша влезла на стул, открыла форточку и спряталась за шкафом. Сначала в форточку летел крупный снег и таял на полу, а потом вдруг что-то заскрипело. Ворона влезла в комнату, прыгнула на мамин стол, посмотрелась в зеркало, взъерошилась, увидев там такую же злую ворону, потом каркнула, воровато схватила стеклянный букет и вылетела за окно. Маша вскрикнула. Петровна проснулась, заохала и заругалась. А мама, когда возвратилась из театра, так долго плакала, что вместе с ней заплакала и Маша. А Петровна говорила, что не надо убиваться, может, и найдется стеклянный букетик — если, конечно, дура ворона не обронила его в снег.

Утром прилетел Пашка. Он сел отдохнуть на баснописца Крылова, услышал рассказ об украденном букете, нахохлился и задумался.

Потом, когда мама пошла на репетицию в театр, Пашка увязался за ней. Он перелетал с вывесок на фонарные столбы, с них — на деревья, пока не долетел до театра. Там он посидел немного на морде у чугунной лошади, почистил клюв, смахнул лапой слезинку, чирикнул и скрылся.

Вечером мама надела на Машу праздничный белый фартучек, а Петровна накинула на плечи коричневую атласную шаль, и все вместе поехали в театр. А в этот самый час Пашка по приказу Чичкина собрал всех воробьев, какие жили поблизости, и воробьи всей стаей напали на вороний ларек, где был спрятан стеклянный букет.

Сразу воробьи не решились, конечно, напасть на ларек, а расселись на соседних крышах и часа два дразнили ворону. Они думали, что она разозлится и вылетит из ларька. Тогда можно будет устроить бой на улице, где не так тесно, как в ларьке, и где на ворону можно навалиться всем сразу. Но ворона была ученая, знала воробьиные хитрости и из ларька не вылезала.

Тогда воробьи наконец собрались с духом и начали один за другим проскакивать в ларек. Там поднялся такой писк, шум и трепыхание, что вокруг ларька тотчас собралась толпа. Прибежал милиционер. Он заглянул в ларек и отшатнулся: воробьиный пух летал по всему ларьку, и в этом пуху ничего нельзя было разобрать.

— Вот это да! — сказал милиционер. — Вот это рукопашный бой по уставу!

Милиционер начал отдирать доски, чтобы открыть заколоченную дверь в ларек и прекратить драку.

В это время все струны на скрипках и виолончелях в театральном оркестре тихонько вздрогнули. Высокий человек взмахнул бледной рукой, медленно повел ею, и под нарастающий гром музыки тяжелый бархатный занавес качнулся, легко поплыл в сторону, и Маша увидела большую нарядную комнату, залитую желтым солнцем, и богатых уродок-сестер, и злую мачеху, и свою маму — худенькую и красивую, в стареньком сером платье.

— Золушка! — тихо вскрикнула Маша и уже не могла оторваться от сцены.

Там, в сиянии голубого, розового, золотого и лунного света, появился дворец. И мама, убегая из него, потеряла на лестнице хрустальную туфельку. Было очень хорошо, что музыка все время только то и делала, что печалилась и радовалась за маму, как будто все эти скрипки, гобои, флейты и тромбоны были живыми добрыми существами. Они всячески старались помочь маме вместе с высоким дирижером. Он так был занят тем, чтобы помочь Золушке, что даже ни разу не оглянулся на зрительный зал.

И это очень жаль, потому что в зале было много детей с пылающими от восторга щеками.

Даже старые капельдинеры, которые никогда не смотрят спектакли, а стоят в коридорах у дверей с пучками программок в руках и большими черными биноклями, — даже эти старые капельдинеры бесшумно вошли в зал, прикрыли за спиной двери и смотрели на Машину маму. А один даже вытирал глаза. Да и как ему было не прослезиться, если так хорошо танцевала дочь его умершего товарища, такого же капельдинера, как и он.

И вот, когда кончился спектакль и музыка так громко и весело запела о счастье, что люди улыбнулись про себя и только недоумевали, почему у счастливой Золушки на глазах слезы, — вот в это самое время в зрительный зал ворвался, поносившись и поплутав по театральным лестницам, маленький растрепанный воробей. Было сразу видно, что он выскочил из жестокой драки.

Он закружился над сценой, ослепленный сотнями огней, и все заметили, что в клюве у него что-то нестерпимо блестит, как будто хрустальная веточка.

Зал зашумел и стих. Дирижер поднял руку и остановил оркестр. В задних рядах люди начали вставать, чтобы увидеть, что происходит на сцене. Воробей подлетел к Золушке. Она протянула к нему руки, и воробей на лету бросил ей на ладони маленький хрустальный букет. Золушка дрожащими пальцами приколола его к своему платью. Дирижер взмахнул палочкой, оркестр загремел. Театральные огни задрожали от рукоплесканий. Воробей вспорхнул под купол зала, сел на люстру и начал чистить растрепанные в драке перья.

Золушка кланялась и смеялась, и Маша, если бы не знала наверное, никогда бы не догадалась, что эта Золушка — ее мама.

А потом, у себя в доме, когда погасили свет и поздняя ночь вошла в комнату и приказала всем спать, Маша сквозь сон спросила маму:

— Когда ты прикалывала букет, ты вспомнила о папе?

— Да, — ответила, помолчав, мама.

— А почему ты плачешь?

— Потому что радуюсь, что такие люди, как твой папа, бывают на свете.

— Вот и неправда! — пробормотала Маша. — От радости смеются.

— От маленькой радости смеются, — ответила мама, — а от большой — плачут. А теперь спи!

Маша уснула. Уснула и Петровна. Мама подошла к окну. На ветке за окном спал Пашка. Тихо было в мире, и крупный снег, что падал и падал с неба, все прибавлял тишины. И мама подумала, что вот так же, как снег, сыплются на людей счастливые сны и сказки.

Подарок

Каждый раз, когда приближалась осень, начинались разговоры о том, что многое в природе устроено не так, как нам бы хотелось. Зима у нас длинная, затяжная, лето гораздо короче зимы, а осень проходит мгновенно и оставляет впечатление промелькнувшей за окном золотой птицы.

Разговоры наши любил слушать внук лесника Ваня Малявин, мальчик лет пятнадцати. Он часто приходил к нам в деревню из дедовской сторожки с Урженского озера и приносил то кошелку белых грибов, то решето брусники, а то прибегал просто так – погостить у нас, послушать разговоры и почитать журнал «Вокруг света».

Толстые переплетенные тома этого журнала валялись в чулане вместе с веслами, фонарями и старым ульем. Улей был выкрашен белой клеевой краской. Она отваливалась от сухого дерева большими кусками, и Дерево под краской пахло старым воском.

Однажды Ваня принес маленькую, выкопанную с корнем березу. Корни он обложил сырым мхом и обернул рогожей.

– Это вам, – сказал он и покраснел. – Подарок. Посадите ее в деревянную кадку и поставьте в теплой комнате – она всю зиму будет зеленая.

– Зачем ты ее выкопал, чудак? – спросил Рувим.

– Вы же говорили, что вам жалко лета, – ответил Ваня. – Дед меня и надоумил. «Сбегай, говорит, на прошлогоднюю гарь, там березы-

двухлетки растут, как трава, – проходу от них нет никакого. Выкопай и отнеси Руму Исаевичу (так дед называл Рувима.) Он о лете беспокоится, вот и будет ему на студеную зиму летняя память. Оно, конечно, весело поглядеть на зеленый лист, когда на дворе снег валит как из мешка».

– Я не только о лете, я еще больше об осени жалею, – сказал Рувим и потрогал тоненькие листья березы.

Мы принесли из сарая ящик, насыпали его доверху землей и пересадили в него маленькую березу. Ящик поставили в самой светлой и теплой комнате у окна, и через день опустившиеся ветки березы поднялись, вся она повеселела, и даже листья у нее уже шумели, когда сквозной ветер врывался в комнату и в сердцах хлопал дверью.

В саду поселилась осень, но листья нашей березы оставались зелеными л живыми. Горели темным пурпуром клены, порозовел бересклет, ссыхался дикий виноград на беседке. Даже кое-где на березах в саду появились желтые пряди, как первая седина у еще нестарого человека. Но береза в комнате, казалось, все молодела. Мы не замечали у нее никаких признаков увядания.

Как-то ночью пришел первый заморозок. Он надышал холодом на стекла в доме, и они запотели, посыпал зернистым инеем крыши, захрустел под ногами. Одни только звезды как будто обрадовались первому морозу и сверкали гораздо ярче, чем в теплые летние ночи. В эту ночь я проснулся от протяжного и приятного звука – пастуший рожок пел в темноте. За окнами едва заметно голубела заря.

Я оделся и вышел в сад. Резкий воздух обмыл лицо холодной водой – сон сразу прошел. Разгорался рассвет. Синева на востоке сменилась багровой мглой, похожей на дым пожара. Мгла эта светлела, делалась прозрачнее, сквозь нее уже были видны далекие и нежные страны золотых и розовых облаков.

Ветра не было, но в саду все падали и падали листья.

Березы за одну эту ночь пожелтели до самых верхушек, и листья осыпались с них частым и печальным дождем.

Я вернулся в комнаты: в них было тепло, сонно. В бледном свете зари стояла в кадке маленькая береза, и я вдруг заметил – почти вся она за эту ночь пожелтела, и несколько лимонных листьев уже лежало на полу.

Комнатная теплота не спасла березу. Через день она облетела вся, как будто не хотела отставать от своих взрослых подруг, осыпавшихся в холодных лесах, рощах, на сырых по осени просторных полянах.

Ваня Малявин, Рувим и все мы были огорчены. Мы уже свыклись с мыслью, что в зимние снежные дни береза будет зеленеть в комнатах, освещенных белым солнцем и багровым пламенем веселых печей. Последняя память о лете исчезла.

Знакомый лесничий усмехнулся, когда мы рассказали ему о своей попытке спасти зеленую листву на березе.

– Это закон, – сказал он. – Закон природы. Если бы деревья не сбрасывали на зиму листья, они бы погибали от многих вещей – от тяжести снега, который нарастал бы на листьях и ломал самые толстые ветки, и от того, что к осени в листве накапливалось бы много вредных для дерева солей, и, наконец, от того, что листья продолжали бы и среди зимы испарять влагу, а мерзлая земля не давала бы ее корням дерева, и дерево неизбежно погибло бы от зимней засухи, от жажды.

А дед Митрий, по прозвищу «Десять процентов», узнав об этой маленькой истории с березой, истолковал ее по-своему.

– Ты, милок, – сказал он Рувиму, – поживи с мое, тогда и спорь. А то ты со мной все споришь, а видать, что умом пораскинуть у тебя еще времени не хватило. Нам, старым, думать способнее. У нас заботы мало – вот и прикидываем, что к чему на земле притесано и какое имеет объяснение. Взять, скажем, эту березу. Ты мне про лесничего не говори, я наперед знаю все, что он скажет. Лесничий мужи:; хитрый, он когда в Москве жил, так, говорят, на электрическом току пищу себе готовил. Может это быть пли нет?

– Может, – ответил Рувим.

– Может, может! – передразнил его дед. – А ты этот электрический ток видал? Как же ты его видал, когда он видимости из имеет, вроде как воздух? Ты про березу слушай. Промеж людей есть дружба или нет? То-то, что есть. А люди заносятся. Думают, что дружба им одним дадена, чванятся перед всяким живым существом. А дружба – она, брат, кругом, куда ни глянешь. Уж что говорить, корова с коровой дружит и зяблик с зябликом. Убей журавля, так журавлиха исчахнет, исплачется, места себе не найдет. И у всякой травы и дерева тоже, надо быть, дружба иногда бывает. Как же твоей березе не облететь, когда все ее товарки в лесах облетели? Какими глазами она весной на них взглянет, что скажет, когда они зимой исстрадались, а она грелась у печки, в тепле, да в сытости, да в чистоте? Тоже совесть надо иметь.

– Ну, это ты, дед, загнул, – сказал Рувим. – С тобой не столкуешься. Дед захихикал.

– Ослаб? – спросил он язвительно. – Сдаешься? Ты со мной не заводись, – бесполезное дело.

Дед ушел, постукивая палкой, очень довольный, уверенный в том, что победил в этом споре нас всех и заодно с нами и лесничего.

Березу мы высадили в сад, под забор, а ее желтые листья собрали и засушили между страниц «Вокруг света».

Этим и кончилась наша попытка сохранить зимой память о лете.

 

P.S. 

Уважаемые читатели, я с большим интересом прочитаю все ваши комментарии к любой моей статье.

Если статья вам понравилась, оставьте, пожалуйста, свой комментарий. Ваше мнение для меня очень важно, а обратная связь просто необходима. Это позволит сделать блог более интересным и полезным.

Буду Вам очень признательна, если Вы скажете «Спасибо». Это сделать очень просто. Нажмите на кнопки социальных сетей и поделитесь этой информацией с Вашими друзьями.

Спасибо Вам за понимание.

С уважением Ваш репетитор – Лидия Витальевна

vachrepetitor.ru

Константин Георгиевич Паустовский

К.Г.Паустовский (1892—1968) — писатель, в чьем творчестве высокая поэтичность неразрывно и органично сливается с про­светительской тенденцией. Он был убежден, что «в любой обла­сти человеческого знания заключается бездна поэзии». Паустов­ский — общепризнанный мастер слова, считавший писательство призванием, которому следует посвятить себя целиком.

Чтобы иметь право писать, нужно хорошо знать жизнь, — ре­шил еще юношей будущий писатель и отправился в путешествие по стране, жадно вбирая впечатления. Исследователь творчества Паустовского Л.Кременцов отмечал, что вырасти в крупного ма­стера писателю позволили прежде всего психологический тип его личности — необычайно эмоциональный и в то же время воле­вой, а кроме того, прекрасная память, живой интерес к людям, к искусству, к природе; с годами — и широкая эрудиция, культу­ра, богатейший жизненный опыт.

О детстве и юности, которые прошли на Украине и в Москве, писатель вспоминал в книгах «Далекие годы», «Беспокойная юность», «Романтики». Первые его произведения были полны яр­ких экзотических красок. Это объясняется тем, что в детстве во­круг него постоянно «шумел ветер необычайного» и его пресле­довало «желание необыкновенного». В 30-е годы Паустовский об­ращается к исторической теме и жанру повести («Судьба Шарля

Лонсевиля», «Северная повесть»). К этому же времени относятся произведения, которые считаются образцами художественно-по­знавательной прозы: «Кара-Бугаз» (1932), «Колхида» (1934), «Чер­ное море» (1936), «Мешорская сторона» (1930). В творчестве Пау­стовского впервые органически сливаются в одно целое повесть, очерк, краеведческое и научное описание.

Произведения Паустовского после их появления становились очень популярными среди юных читателей. Известный критик дет­ской литературы А.Роскин заметил, что если бы чеховские герои из рассказа «Мальчики» читали Паустовского, то бежали бы они не в Америку, а на Кара-Бугаз, на Каспийское море, — столь сильно было влияние его произведений на юные души.

Для того чтобы написать повесть «Кара-Бугаз», Паустовский объехал почти все побережье Каспия. Многие герои повести — лица реальные, а факты — подлинные. Такой же метод писатель применял при работе над повестью «Мещорская сторона» (1939). Многие из рассказов, составивших это мозаичное повествова­ние, также перешли в детское чтение. Да и вышла повесть впер­вые в Детиздате (как и некоторые другие произведения Паустов­ского).

Мещорский край Паустовский называл своей второй родиной. Там он прожил (с перерывами) больше двадцати лет и там, по его словам, прикоснулся к народной жизни, к чистейшим исто­кам русского языка. «Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашел в лесном Мещорском краю, — писал Констан­тин Георгиевич. — Счастье близости к своей земле, сосредоточен­ности и внутренней свободы, любимых дум и напряженного тру­да». Поэтому и было столь сильным влияние лесного края на пи­сательское сознание Паустовского, настрой его образов, на по­этику его произведений.

О чем только не узнавал читатель из описаний малоизученного тогда еще края! О старинной его карте, которую приходится ис­правлять, настолько изменилось течение его рек и каналов; об озерах с таинственной водой разного цвета: о лесах, «величест­венных, как кафедральные соборы». Тут и птицы, и рыбы, и вол­чица с волчатами, и череп ископаемого оленя с размахом рогов в два с половиной метра... Но главное, что остается в душе читате­ля, — это ощущение прикосновения к тайне. К тайне очарования русской природы, когда «в необыкновенной, никогда не слыхан­ной тишине зарождается рассвет... Еще все спит... И только совы летают около костра медленно и бесшумно, как комья белого пуха». Или когда «закат тяжело пылает на кронах деревьев, золотит их старинной позолотой. А внизу, у подножия сосен, уже темно и глухо. Бесшумно летают и как будто заглядывают в лицо летучие мыши. Какой-то непонятный звон слышен в лесах — звучание вечера, догоревшего дня».

«Мещорская сторона» начинается с уверения, что в этом крае «нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха». Но чем больше узнаешь эту «тихую и не­мудрую землю под неярким небом», тем все больше, «почти до боли в сердце», начинаешь ее любить. К этой мысли писатель при­ходит в финале повести. Он считал, что прикосновение к родной природе, ее познание — залог истинного счастья и удел «посвя­щенных», а не невежд. «Человек, знающий, например, жизнь ра­стений и законы растительного мира, гораздо счастливее того, кто даже не может отличить ольху от осины или клевер от подо­рожника».

Пристальное вглядывание во все проявления жизни людей и природы не приглушало романтического звучания прозы Пау­стовского. Он говорил, что романтика не противоречит острому интересу к «грубой жизни» и любви к ней; почти во всех областях человеческой деятельности заложены золотые зерна романтики.

Зерна романтики с большой щедростью рассыпаны и в ма­леньких рассказах Паустовского о детях. В «Барсучьем носе» (1935) мальчик наделен особым слухом и зрением: он слышит, как шеп­чутся рыбы; он видит, как муравьи устраивают паром через ручей из сосновой коры и паутины. Не удивительно, что именно ему дано было увидеть, как барсук лечит обожженный нос, засунув его в мокрую и холодную труху старого соснового пня. В рассказе «Ленька с Малого озера» (1937) мальчик очень хочет узнать, из чего сделаны звезды, и бесстрашно отправляется по болотам ис­кать «метеор». Рассказ полон восхищения неуемностью мальчика, его острой наблюдательностью: «Ленька первый, из многих сотен людей, которых я встречал в своей жизни, рассказал мне, где и как спит рыба, как годами тлеют под землей сухие болота, как цветет старая сосна и как вместе с птицами совершают осенние перелеты маленькие пауки». У героя обоих рассказов был реаль­ный прототип — маленький приятель писателя Вася Зотов. Пау­стовский не раз возвращался к его образу, наделяя разными име­нами. В рассказе «Заячьи лапы» (1937), например, он — Ваня Ма­лявин, нежно заботящийся о зайце с опаленными при лесном пожаре лапами.

Атмосфера доброты, юмора наполняет рассказы и сказки Пау­стовского о животных. Рыжий вороватый кот («Кот-ворюга», 1936), долго изводивший людей невероятными своими проделками и, наконец, пойманный «с поличным», вместо наказания получает «замечательный ужин» и оказывается способным даже на «благо­родные поступки». Щенок изгрыз пробку резиновой лодки, и «гус­тая струя воздуха с ревом вырвалась из клапана, как вода из по­жарного шланга, ударила в морду, подняла на Мурзике шерсть и подбросила его в воздух». За «хулиганскую выходку» щенка наказа­ли — не взяли на озеро. Но он совершает «щенячий подвиг»: один бежит ночью через лес к озеру. И вот уже «мохнатая, мокрая от слез Мурзикина морда» прижимается к лицу рассказчика («Резино­вая лодка», 1937).

Общение людей с животными должно строиться на основе люб­ви и уважения, убежден писатель. Если же этот принцип наруша­ется — как в сказке «Теплый хлеб» (1945), — то могут произойти самые страшные события. Мальчик Филька обидел раненого коня, и тогда лютый мороз пал на деревню. Лишь искреннее раскаяние Фильки, его горячее желание искупить свою вину привело нако­нец к тому, что задул «теплый ветер». Романтическая заострен­ность повествования, свойственная писательской манере Пау­стовского, проявляется уже в самом начале сказки: «Слеза скати­лась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло».

Характерная черта сказок Паустовского — искусное смешение реального и чудесного. Петя пасет колхозных телят, наблюдает за бобрами и птицами, разглядывает цветы и травы. Но вот в пове­ствование вплетается история нападения старого медведя на ста­до. Все звери и птицы оказываются на стороне Пети и яростно воюют с медведем, на человеческом языке угрожая ему распра­вой («Дремучий медведь», 1948). Обыкновенная жизнь девочки Маши в «Растрепанном воробье» (1948) протекает параллельно со сказочной жизнью птиц — старой вороны и бойкого воробья Пашки. Ворона стащила у Маши букетик стеклянных цветов, а воробей отнял его и принес на сцену театра, где танцует Машина мама.

Сказочные персонажи Паустовского — «артельные мужички», лягушка-квакша или «заботливый цветок» — помогают людям, как и в народных сказках, в ответ на доброе отношение к ним. Так проявляется традиционно-дидактическое направление его произ­ведений, предназначенных детям. Гармония человеческих чувств и прекрасного в природе — вот идеал К. Г. Паустовского.

ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ 20-30-х ГОДОВ

Длившаяся более десяти лет революция, мировая и Граждан­ская войны привели к массовой эмиграции граждан бывшей Рос­сийской империи. Расселяясь, они создавали центры русской куль­туры в Восточной и Западной Европе, США, Китае, Турции, Северной Африке. Одной из важнейших задач этих центров было сохранение национально-культурной самоидентификации детей, формирование граждан будущей России. Нужно было разработать особую программу жизнестроения для поколений, растущих в уникальных исторических условиях.

Прологом к созданию детско-подростковой литературы русской эмиграции послужило стихотворение В. В. Набокова «Революция» (1917). Восемнадцатилетний поэт выразил детские впечатления от волны террора, накрывшей его родной Петербург, и обозначил рубеж, отделивший «старые» и «новые» детские книги. Этим рубе­жом было проникновение темы революции в детскую книгу:

Я слово длинное с нерусским окончаньем

нашёл нечаянно в рассказе для детей

и отвернулся я со странным содроганьем.

В том слове был извив неведомых страстей:

рычанье, вопли, свист, нелепые виденья.

стеклянные глаза убитых лошадей,

кривые улицы, зловешие строенья.

кровавый человек, лежащий на земле,

и чьих-то жадных рук звериные движенья...

А некогда читать так сладко было мне

о зайчиках смешных со свинками морскими,

танцующих на пнях весною при луне!

Но слово грозное над сказками моими

как пронеслось! Нет прежней простоты;

и мысли страшные ночами роковыми

шуршат, как старые газетные листы!

Стихотворение было передано отцом поэта К.И.Чуковскому, который поместил его в рукописный альманах «Чуккокала».

Благополучных детей в эмиграции 20—30-х годов было мало: счастливчиками считались те, кто шел из гимназии домой, а не в приюты. Беспризорников, детей улиц и гарсонов из «бистро» назы­вали «беспастушной скотиной», используя образ из Нового Завета. Дети готовили уроки в метро, работали в ночные смены и даже на шахтах, ночевали в сомнительных местах. «Я русский язык забыл совершенно»; «Мама в Бельгии, брат в Индокитае, папа неизвест­но где, и я здесь...» — для юных изгнанников понятие родины удерживалось от распада силою детской памяти о «семи годах» — «предсмертных часах России», когда родина, семья, дом. рождаю­щееся «я» пребывали в единстве. Сохранить Россию в сознании нового поколения должно было триединство — родной язык, тра­диционная школа, русская литература. «Дети улиц» из особенно популярных в России книг В. Гюго и Марка Твена изображались в романтических тонах, а «бедные сиротки» из русских дореволюци­онных книг выглядели слишком сентиментально и старомодно. Дети, оставшиеся без родины, а нередко и без семьи, составляли совер­шенно новую аудиторию читателей. Нужны были иные герои, иной подход к изображению действительности, иная манера диалога взрослого с ребенком или подростком.

«Дайте же русским детям хоть какую-нибудь реализацию уте­шительного мифа», — призывал писатель А. В.Амфитеатров в своем обращении «К русскому обществу» (1928). Утешение стало ключе­вой идеей эмигрантской литературы для детей и юношества. Кро­ме того, эмигрантов поддерживала вера в то, что русским детям когда-нибудь предстоит вернуться в Россию и служить ей.

В 1923— 1925 годах ученики русских гимназий в Чехословакии, Турции, Болгарии, Югославии писали сочинение на тему «Мои воспоминания о России начиная с 1917 года и до поступления в гимназию». Так возник архив из 2403 работ1. Это сложные в жан­ровом отношении произведения: семейные и исторические хро­ники, мемуары, автобиографические рассказы и наивная публи­цистика со следами влияния художественной литературы. Сочи­нения детей разного возраста и разных судеб складываются в эпо­пею русского детского Исхода. Как в настоящей эпопее, в книге предстает множество героев, действующих на пространстве чуть ли не всего Северного полушария. Тема России на историческом переломе решена юными авторами с неподкупной честностью и литературным старанием. Дети и подростки повествовали о ви­денном и пережитом, задавали трудные вопросы. Один из гимна­зистов спрашивал: «В России остался почти весь русский народ, а здесь остался очень маленький процент. Кто из них прав? Тот, кто остался и перенесет болезнь государства, или тот, кто избежал этого? Этот вопрос часто меня смушает». Писатели вместе с деть­ми искали ответы на подобные вопросы.

1 Большая часть детских работ опубликована. См.: Дети русской эмиграции: Книга, которую мечтали и не смогли издать изгнанники / Сост. Л. И. Петушева; Под ред. С.Г.Блинова и М.Д.Филина. — М., 1997.

2 См.: Аня в Стране Чудес. Детская и юношеская литература русской эмигра­ции: В 2 т. / Сост., подгот. текстов, вступит, ст. и коммент. М.Д.Филина. — М., 2004.

В «Воззвании русских писателей, ученых, артистов и художни­ков», подписанном 8 мая 1926 года в Париже, были поставлены задачи воспитания: «Будущие граждане России должны будут спа­сти на родине культуру, ныне там гибнущую. Их поколению на­значено судьбой способствовать возвращению России должного ей места в рядах других государств, восстановлению гражданского порядка, возрождению русской мысли и русского творчества». Среди подписавших воззвание были писатели Иван Бунин, На­дежда Тэффи, Иван Шмелев, Марк Атданов, Борис Зайцев, Алек­сандр Яблоновский, Александр Куприн, Саша Черный, Алексей Ремизов, Марина Цветаева, Николай Рощин. Кроме того, лите­ратуру для детей создавали Михаил Первухин, Иван Наживин, Дон-Аминадо, Владимир Набоков, Арсений Несмелое, Сергей Перский, Василий Никифоров-Волгин, Михаил Осоргин, Ни­колай Байков и др2.

К оформлению детских изданий были привлечены лучшие ху­дожники: К.Сомов, И.Билибин, А. Бенуа, М.Добужинский, Н.Гончарова, Б.Григорьев, Н.Зарецкий, В.Масютин, С.Чехонин и др.

Несмотря на многие сложности, эмигранты всячески поддер­живали культуру детства. Ежегодно проводился праздник День рус­ского ребенка и выпускался альманах с тем же названием. Альмана­хи и сборники были предпочтительней журнальной формы, так как регулярный выход номеров было трудно обеспечить. Среди наи­более известных изданий — «Сборник стихотворений для детей», составленный Л.А. Коварским (Париж, 1921), двухтомная хресто­матия «Радуга. Русские поэты для детей», составленная поэтом Са­шей Черным (Берлин, 1922), «Молодая Россия: Сборник для де­тей» под редакцией Саши Черного (Париж, 1927), «Колос. Русские писатели русскому юношеству» (Шавиль, 1928), «Русская земля. Альманах для юношества (Ко Дню Русской Культуры)» под редак­цией Саши Черного и философа В. В. Зеньковского (Париж, 1928).

В отличие от советских писателей эмигранты имели только об­щественную поддержку, поэтому русских зарубежных изданий для детей значительно меньше, чем советских. Однако художествен­ный уровень эмигрантских произведений не уступал литературе метрополии, а в некоторых аспектах даже превосходил вышедшее в советской печати.

Особенности эмигрантской детской литературы обусловлены ее задачами и условиями развития. Это литература, созданная вне связи с «почвой», т.е. с геокультурным пространством, литерату­ра для читателей с билингвистическим мышлением.

Во многом ее питала славянофильско-народническая идеоло­гия: детям прививалось уважение к народу — носителю стихий­ной нравственной идеи (например, повесть в рассказах «Зеленя» И.Ф. Наживина, 1922). Впрочем, нашлось место и критике этой идеологии: И.А. Бунин в сказке «О дураке Емеле, который вы­шел всех умнее» (1923) представил злую карикатуру на мужика, а заодно и на царскую власть, так легко отдавшую трон «дураку». Горькая проповедь, одна из многих в бунинском наследии, пред­назначалась детям, которым надо набираться просвешенного ума. Увлечение фольклором, охватившее до революции многие слои общества, продолжилось: печаталось много русских народных ска­зок, песен. Красота и мудрость народной культуры были доводами в пользу любви к России.

К традиционной для русских либералов идеологии была при­вита идея западнического индивидуализма — для адаптации юных эмигрантов к условиям новой жизни. Личные интересы ребенка ставились писателями выше расплывчатой общей пользы или не­оправданных запросов других людей. Показателен эпизод в рассказе «"Крокодилка" и "Куцый"» (1922) Михаила Первухина: русская девочка Лена накануне переезда семьи дарит часть игрушек под­руге-немочке, а та требует подарить ей плюшевого медведика — любимца Лены. Но Лена отстаивает медведика сначала игровыми доводами («И если я его оставлю тебе, он опять простудится и совсем умрет»), а затем предлагает «хорошенький домик» и жи­вую ящерицу — «крокодильчика» («Мне он уже не нужен: мы ведь едем на остров Капри, и там папа купит живого крокодила. Боль­шого, пребольшого. Ведь, правда, папа? Ты мне обещал»). Автор с одобрением показывает, как ребенок учится отстаивать собствен­ные интересы. Безусловность идеала товарищества здесь поколеб­лена. Для писателя в СССР такая авторская позиция была бы за­труднительна, по меньшей мере.

Эмигранты были свободнее в выражении своих взглядов и ху­дожественном поиске, чем советские писатели. Лучшие страницы их произведений посвящены семье, дому. Они избегали мотива кровопролития в повествованиях о России, но были честны и от­кровенны в обращении к детям.

Гегельянский идеализм, утверждавший изначальную гармонию детства, на рубеже веков себя исчерпал (равно как и более старое учение Ж.Ж.Руссо), вылившись в обесцененную массовой дет­ской и пропагандистско-народнической литературой утопию дет­ства. Вместе с тем критика «золотого детства» вела к новым уто­пиям, вторившим Марксу и Энгельсу, — о ребенке как потенци­але общественного движения, а после трагического опыта рус­ской революции — к антиутопиям и поиску среди обломков со­крушенной культуры потерянной веры в ребенка. Так, А.И.Куп­рин в романе «Жанета» (1932) изобразил старого, одинокого про­фессора, обретающего вновь вкус к жизни в любви к шестилет­ней девочке, мечтающего об особой системе гармоничного раз­вития и воспитания для нее.

Реализм обрел дополнительное качество: писатели стремились так рассказать о потерянной родине, чтобы ее образ заменил чита­телям саму Россию. Отсюда необыкновенная четкость деталей, яв­ственность всех описаний. Однако чем реалистичнее был образ до­революционной жизни, тем скорее он воспринимался как полуре­альный, полувымышленный. Способствовали тому описания снов, видений, фантазий, включавшиеся в рассказы, повести и сказки. Само понятие действительности колебалось, особенно в восприя­тии ребенка: что иллюзия, а что реальность — силуэт России, на который взволнованно указывают отцы, или страна за порогом дома?

И.С.Шмелев, потерявший в революцию сына, создавал за рас­сказом рассказ проникнутую патриотеческим чувством идиллию о Москве старой, купеческой (романы в рассказах «Лето Господне. Праздники — Радости — Скорби», 1933, и «Богомолье. От Москвы до Троице-Сергиевой Лавры», 1935), о «своем» Пушкине на Твер­ском бульваре и... о красоте Всенощного бдения в детском приюте на рю Мюльсо в Париже (рассказ «Христова Всенощная», 1928). Перенести светлый образ родины на чужбину было возможно лишь в горько-сладостных мечтах о прошлом либо в гротескных фантазиях. Из стихотворения «Эйфелева башня» (1926) Петра Потемкина:

Красит кисточка моя Эйфелеву башню. Вспомнил что-то нынче я Родимую пашню.

Рифмуя «башню» с «пашней», поэт, как и многие другие, пы­тался сочетать европейские и русские начала культуры, настоя­щее и минувшее.

Весьма близким к мироощущению эмигрантов оказался пере­вод-переложение кэрролловской «Алисы», сделанный Сириным (псевдоним В. В. Набокова). Писатель русифицировал произведе­ние, дав ему название «Аня в Стране Чудес» (1923). К персонажам английской истории и речевой метафорики он добавил обязатель­ных в русской школе Рюриковичей и Мономаховичей. Аня поет, искажая стихи из русских хрестоматий: «Крокодилушка не знает / Ни заботы, ни труда...»

Аня — это не второе имя викторианской умницы Алисы. Роди­на Ани там, где и растущие ее ноги, по русскому адресу — «Гос­поже правой ноге Аниной. Город Коврик. Паркетная губерния». Иными словами, Россия для человека, покинувшего ее, — это он сам, два его следа на коврике. И в то же время родина — за преде­лами Страны Чудес, где-то даже за пределами книги. Ребенок как бы пробирается по двойному лабиринту: два языка, две культу­ры, два пространства прорастают друг в друга, где-то соединяясь-разъединяясь дверкой, где-то образуя тупички и ловушки. «Куда лучше было дома! — думала бедная Аня. — Никогда я там не рас­тягивалась и не уменьшалась, никогда на меня не кричали мыши да кролики. Я почти жалею, что нырнула в норку, а все же, а все же — жизнь эта как-то забавна!»

Зарубежная жизнь в произведениях для детей представала в ос­новном в светлых тонах. Писатели понимали, что Ницца и Париж для детей — что Ливадия и Петербург для их родителей, что любовь к России не должна мешать любить иноязычный город.

Нелегкие вопросы звучат в цикле автобиографических расска­зов «Детство императора Николая II» (1953) Ильи Сургучева. «Милый Ники», как называли когда-то наследника, расстрелян. Его товарищ детства, «вольная птаха», подсаженная для здорового воспитания «райских птичек» — царских детей, остался жив. И, по законам создания жития, свидетельствует о простом, но чудесном для него самого факте, что император был когда-то ребенком — избранным и несчастным, лишенным свободы, главной ценности детства. Если и совершал он впоследствии роковые ошибки, то по незнанию реальной жизни, а не по низости натуры. В бытовых эпи­зодах раскрывается тайна Николая-мученика: почти по Блоку, «он весь дитя добра и света», только без торжества свободы. Понадоби­лось однажды мальчикам вареное яйцо для воробья — и они, в нарушение этикета, зашли на дворцовую кухню, вызвав там страш­ный переполох. Спрятанный от глаз взрослых лубок с героями 1812 года — вот и вся их «нелегальщина». Деликатным, чуть замет­ным пунктиром соединил писатель образ Ники с образом ребенка Иисуса, как он сложился в православной традиции. В той же исто­рии с воробьем наследник молится («мало ли у Него воробьев?») и, в добавление к умелой заботе «простого» мальчика, птица спа­сена. Просвещенный читатель непременно вспомнит, как ожили глиняные воробьи, вылепленные ребенком Иисусом. Для такого же читателя рассказывается, как между Володей и Ники однажды прошла трещина, да так и не затянулась во всю жизнь. Было в детских стычках нечто символическое. Красный воздушный шарик, принесенный Володей с «воли», из недоступного царским детям балагана, стал предметом раздора с «царенком» — таких чудес у бедняги никогда не было. Другой раз Ники подстроил товарищу каверзу и получил первую и последнюю трепку от отца. И шарик, и трепку Николай Второй помнил, а друг его забыл, только удив­лялся спокойно-доброжелательному отчуждению со стороны им­ператора. Не та ли самая трешина разделила царскую семью и так называемое «общество», о котором в предсмертном дневнике царя, процитированном писателем, сказано: «Крутом — трусость и изме­на»? Писатель, которому выпало провести детство рядом с буду­щим царем, приходит к выводу, который сегодня не вызывает со­мнений: все начинается с детства, судьба человека и судьба наро­дов закладываются задолго до свершений.

Юный читатель произведений писателей-эмигрантов внимал критике «просвещенного» общества. Не самооправдание, а при­знание — цель писателей, обращавшихся к детям. Таково эссе-послание И.Савина «Моему внуку», написанное в 1927-м куда-то в 1960-е годы, когда появится, может быть, тот самый внук от несуществующего пока сына: «Еще в школе ты читал в учебнике истории, что вторую русскую революцию — некоторые называют ее великой — подготовили социальные противоречия и сделали распустившиеся в тылу солдаты петербургского гарнизона. Не верь! Революцию подготовили и сделали мы. Революцию сделали кава­леры ордена Анны третьей степени, мечтавшие о второй».

Савин призывал будущее поколение: «Внуки же клеветавших на жизнь нытиков должны ценить всякую жизнь, ибо всякая жизнь играет поистине Божьим огнем. <...>

Не гаси же его, дорогой внук! <...> Не ной, не хныкай, не брюзжи, чтобы не очутиться у разбитого корыта, как твой вздор­ный дед. Не опрокидывай жизни вверх дном!

И не делай революций... Бог с ними!»

Чаще всего писатели представляли детство ретроспективно, ав­тобиографически — на фоне воспоминаний о довоенной России. Таковы книга стихов «Детский остров» (1920—1921) Саши Чер­ного, повесть «Детство Никиты» (1920: отдельным изданием вышла в 1922 году под названием «Повесть о многих превосходных вешах. Детство Никиты») А. Н.Толстого, а также упомянутый роман «Лето Господне» И.С.Шмелева. Эти и другие подобные произведения отличают идиллические черты. Время детства вписано в круг семей­ных и общенародных обычаев. Интерьер уютной детской гармони­рует с пейзажем вокруг родного дома. Дети разных сословий дружат, взрослые и дети живут в ладу с собой и миром. В ретроспективном образе детства нет места мотивам войны, революции, семейных кризисов. Образ детства в своей идеальности синонимичен образу родины. Детство и родина — единое пространство мечты о прош­лом. Ретроспектива может сочетаться с изображением современ­ности, но в таком случае идиллия прошлого противопоставляется трагедии настоящего. В стихотворном цикле Саши Черного «С прия­телем» (1920) образ ребенка связывает прошлое «русской Помпеи» через настоящее «эмигрантского уезда» с будущим возрождением родины. Поэт призывал: «Зрей и подымайся, русская надежда».

Я, увы, не увижу... Что поделаешь, — драма...

Ты дождёшься. Чрез лет пятьдесят —

(Говорила в Берлине знакомая дама) —

Вся земля расцветёт, словно сад...

Спит мальчишка, не слышит.

Разметался и дышит.

В небе мёртвые звёзды горят.

Поэт не включат стихотворение в прижизненные издания, пред­почитая, по всей видимости, публиковать произведения более оп­тимистичные и менее дидактичные.

1 Радость — одно из ключевых эстетических понятий христианства, она про­тивоположна смеху — понятию языческой культуры (по древнегреческому по­верью, когда боги смеются, на земле падают камни; смех языческого карнавала есть свобода, переходящая во вседозволенность). Заметим, что «радость», «раду­га» были любимыми словами К.И.Чуковского, С.Я.Маршака, и хотя эти слова не соединялись в их стихах с библейской образностью, во внутренней форме слов сохранилось их традиционное значение. «Радуга» в христианской символике означает завет, данный Богом человечеству. М.Горький использовал этот сим­вол, учредив издательство «Радуга», в котором в 20-х годах вышло немало заме­чательных книг для советских детей.

Саша Черный. Владимир Набоков в творчестве для детей стре­мились к преодолению трагизма существования. Радость1 христи­анского мироощущения преобладала в пафосе эмигрантской ли­тературы для детей.

по оое стороны |раницы писатели связывали оораз де1С1ва с образом России, но видели эту связь по-разному. Советский ребе­нок был неотделим от страны строящегося социализма, а ребе­нок-эмигрант виделся «новым Робинзоном», которому предстоит после долгого отсутствия возвратиться в отечество. Среди неосу­ществленных замыслов Саши Черного осталась книжка для детей «Возвращение Робинзона», вероятно, по мотивам второго тома романа Д.Дефо, где, как известно, возвратный путь героя лежит через Россию.

Литература, созданная для детей в эмиграции, выполнила свое предназначение: воспитала чувство русской родины, избавила сознание поколения изгнанников от ненависти и жажды мщения.

studfiles.net

Рассказы о природе К. Г. Паустовского

В своих рассказах о природе Паустовский Константин Георгиевич использует всё богатство и мощь русского языка, чтобы в ярких ощущениях и красках передать всю красоту и благородство русской  природы, вызывающее трогательные чувства любви и патриотизма к местам родного края.

Природа в небольших заметках писателя проходит через все времена года в красках и звуках, то преображаясь и приукрашиваясь весной и летом, то успокаиваясь и засыпая осенью и зимой. Рассказы Паустовского в коротких формах миниатюр раскрывают все трепетные патриотические чувства, которые производит на читателя родная природа, с безграничной любовью описанная словами автора.

Рассказы о природе

(Сборник)

 

Времена года в коротких рассказах

 

Весна

Словарь родной природы

Очень богат русский язык словами, относящимися к временам года и к природным явлениям, с ними связанным.

Возьмем хотя бы раннюю весну. У неё, у этой ещё зябнувшей от последних заморозков девочки-весны, есть в котомке много хороших слов.

Начинаются оттепели, ростепели, капели с крыш. Снег делается зернистым, ноздреватым, оседает и чернеет. Его съедают туманы. Постепенно развозит дороги, наступает распутица, бездорожье. На реках появляются во льду первые промоины с черной водой, а на буграх — проталины и проплешины. По краю слежавшегося снега уже желтеет мать-и-мачеха.

Потом на реках происходит первая подвижка из лунок, продухов и прорубей выступает наружу вода.

Ледоход начинается почему-то чаще всего по темным ночам, после того, как «пойдут овраги» и полая, талая вода, звеня последними льдинками — «черепками», сольется с лугов и полей.

Лето

Моя Россия

С этого лета я навсегда и всем сердцем привязался к Средней России. Я не знаю страны, обладающей такой огромной лирической силой и такой трогательно живописной — со всей своей грустью, спокойствием и простором, — как средняя полоса России. Величину этой любви трудно измерить. Каждый знает это по себе. Любишь каждую травинку, поникшую от росы или согретую солнцем, каждую кружку воды из летнего колодца, каждое деревце над озером, трепещущее в безветрии листьями, каждый крик петуха, каждое облако, плывущее по бледному и высокому небу. И если мне иногда хочется жить до ста двадцати лет, как предсказывал дед Нечипор, то только потому, что мало одной жизни, чтобы испытать до конца все очарование и всю исцеляющую силу нашей среднеуральской природы.

Родные места

Я люблю Мещерский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно.

На первый взгляд — это тихая и немудреная земля под неярким небом. Но чем больше узнаешь ее, тем все больше, почти до боли в сердце, начинаешь любить эту необыкновенную землю. И если придется защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно ни было, — этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь.

Летние грозы

Летние грозы проходят над землей и падают за горизонт. Молнии то с размаху бьют в землю прямым ударом, то полыхают на черных тучах.

Радуга сверкает над сырой далью. Гром перекатывается, грохочет, ворчит, рокочет, встряхивает землю.

Летний зной

Стояла жара. Мы шли сосновыми лесами. Кричали медведки. Пахло сосновой корой и земляникой. Над верхушками сосен неподвижно висел ястреб. Лес был накален от зноя. Мы отдыхали в густых чашах осин и берез. Там дышали запахом травы и корней. К вечеру мы вышли к озеру. На небе блестели звезды. Утки с тяжелым свистом летели на ночлег.

***

Зарница... Самое звучание этого слова как бы передает медленный ночной блеск далекой молнии.Чаше всего зарницы бывают в июле, когда созревают хлеба. Поэтому и существует народное поверие, что зарницы «зарят хлеб», — освещают его по ночам — и от этого хлеб наливается быстрее.Рядом с зарницей стоит в одном поэтическом ряду слово заря — одно из прекраснейших слов русского языка.Это слово никогда не говорят громко. Нельзя даже представить себе, чтобы его можно было прокричать. Потому что оно сродни той устоявшейся тишине ночи, когда над зарослями деревенского сада занимается чистая и слабая синева. «Развидняет», как говорят об этой поре суток в народе.В этот заревой час низко над самой землей пылает утренняя звезда. Воздух чист, как родниковая вода.В заре, в рассвете есть что-то девическое, целомудренное. На зорях трава омыта росой, а по деревням пахнет теплым парным молоком. И поют в туманах за околицами пастушьи жалейки.Светает быстро. В теплом доме тишина, сумрак. Но вот на бревенчатые стены ложатся квадраты оранжевого света, и бревна загораются, как слоистый янтарь. Восходит солнце.Заря бывает не только утренняя, но и вечерняя. Мы часто путаем два понятия — закат солнца и вечернюю зарю.Вечерняя заря начинается, когда солнце уже зайдет за край земли. Тогда она овладевает меркнущим небом, разливает по нему множество красок — от червонного золота до бирюзы — и медленно переходит в поздние сумерки и в ночь.Кричат в кустах коростели, бьют перепела, гудит выпь, горят первые звезды, а заря еще долго дотлевает над далями и туманами.

Цветы

У самой воды большими куртинами выглядывали из зарослей мяты невинные голубоглазые незабудки. А дальше, за свисающими петлями ежевики, цвела по откосу дикая рябина с тугими желтыми соцветиями. Высокий красный клевер перемешивался с мышиным горошком и подмаренником, а над всем этим тесно столпившимся содружеством цветов подымался исполинский чертополох. Он крепко стоял по пояс в траве и был похож на рыцаря в латах со стальными шипами на локтях и наколенниках.Нагретый воздух над цветами «млел», качался, и почти из каждой чашечки высовывалось полосатое брюшко шмеля, пчелы или осы. Как белые и лимонные листья, всегда вкось, летали бабочки.А еще дальше высокой стеной вздымался боярышник и шиповник. Ветки их так переплелись, что казалось,будто огненные цветы шиповника и белые, пахнущие миндалем цветы боярышника каким-то чудом распустились на одном и том же кусте.Шиповник стоял, повернувшись большими цветами к солнцу, нарядный, совершенно праздничный, покрытый множеством острых бутонов. Цветение его совпадало с самыми короткими ночами — нашими русскими, немного северными ночами, когда соловьи гремят в росе всю ночь напролет, зеленоватая заря не уходит с горизонта и в самую глухую пору ночи так светло, что на небе хорошо видны горные вершины облаков.

Осень

Словарь родной природы

Невозможно перечислить приметы всех времен года. Поэтому я пропускаю лето и перехожу к осени, к первым ее дням, когда уже начинает «сентябрить».

Увядает земля, но еще впереди «бабье лето» с его последним ярким, но уже холодным, как блеск слюды, сиянием солнца. С густой синевой небес, промытых прохладным воздухом. С летучей паутиной («пряжей богородицы», как кое-где называют ее до сих пор истовые старухи) и палым, повялым листом, засыпающим опустелые воды. Березовые рощи стоят, как толпы девушек-красавиц, в шитых золотым листом полушалках. «Унылая пора — очей очарованье».

Потом — ненастье, обложные дожди, ледяной северный ветер «сиверко», бороздящий свинцовые воды, стынь, стылость, кромешные ночи, ледяная роса, темные зори.

Так все и идет, пока первый мороз не схватит, не скует землю, не выпадет первая пороша и не установится первопуток. А там уже и зима с вьюгами, метелями, поземками, снегопадом, седыми морозами, вешками на полях, скрипом подрезов на розвальнях, серым, снеговым небом...

***

Часто осенью я пристально следил за опадающими листьями, чтобы поймать ту незаметную долю секунды, когда лист отделяется от ветки и начинает падать на землю, но это мне долго не удавалось. Я читал в старых книгах о том, как шуршат падающие листья, но я никогда не слышал этого звука. Если листья и шуршали, то только на земле, под ногами человека. Шорох листьев в воздухе казался мне таким же неправдоподобным, как рассказы о том, что весной слышно, как прорастает трава.

Я был, конечно, неправ. Нужно было время, чтобы слух, отупевший от скрежета городских улиц, мог отдохнуть и уловить очень чистые и точные звуки осенней земли.

Как-то поздним вечером я вышел в сад к колодцу. Я поставил на сруб тусклый керосиновый фонарь «летучую мышь» и достал воды. В ведре плавали листья. Они были всюду. От них нигде нельзя было избавиться. Черный хлеб из пекарни приносили с прилипшими к нему мокрыми листьями. Ветер бросал горсти листьев на стол, на койку, на пол. на книги, а по дорожкам сала было трудно холить: приходилось идти по листьям, как по глубокому снегу. Листья мы находили в карманах своих дождевых плащей, в кепках, в волосах — всюду. Мы спали на них и насквозь пропитались их запахом.

Бывают осенние ночи, оглохшие и немые, когда безветрие стоит над черным лесистым краем и только колотушка сторожа доносится с деревенской околицы.

Была такая ночь. Фонарь освещал колодец, старый клен под забором и растрепанный ветром куст настурции на пожелтевшей клумбе.

Я посмотрел на клен и увидел, как осторожно и медленно отделился от ветки красный лист, вздрогнул, на одно мгновение остановился в воздухе и косо начал падать к моим ногам, чуть шелестя и качаясь. Впервые услыхал шелест падающего листа — неясный звук, похожий на детский шепот.

Мой дом

Особенно хорошо в беседке в тихие осенние ночи, когда в салу шумит вполголоса неторопливый отвесный дождь.

Прохладный воздух едва качает язычок свечи. Угловые тени от виноградных листьев лежат на потолке беседки. Ночная бабочка, похожая на комок серого шелка-сырца, садится на раскрытую книгу и оставляет на странице тончайшую блестящую пыль. Пахнет дождем — нежным и вместе с тем острым запахом влаги, сырых садовых дорожек.

На рассвете я просыпаюсь. Туман шуршит в саду. В тумане падают листья. Я вытаскиваю из колодца ведро воды. Из ведра выскакивает лягушка. Я обливаюсь колодезной водой и слушаю рожок пастуха — он поет еще далеко, у самой околицы.

Светает. Я беру весла и иду к реке. Я отплываю в тумане. Восток розовеет. Уже не доносится запах дыма сельских печей. Остается только безмолвие воды, зарослей вековых ив.

Впереди — пустынный сентябрьский день. Впереди — затерянность в этом огромном мире пахучей листвы, трав, осеннего увядания, затишливых вод, облаков, низкого неба. И эту затерянность я всегда ощущаю как счастье.

Зима

Прощание с летом

(В сокращении...)

... Однажды ночью я проснулся от странного ощущения. Мне показалось, что я оглох во сне. Я лежал с открытыми глазами, долго прислушивался и, наконец, понял, что я не оглох, а попросту за стенами дома наступила необыкновенная тишина. Такую тишину называют «мертвой». Умер дождь, умер ветер, умер шумливый, беспокойный сад. Было только слышно, как посапывает во сне кот.Я открыл глаза. Белый и ровный свет наполнял комнату. Я встал и подошел к окну — за стеклами все было снежно и безмолвно. В туманном небе на головокружительной высоте стояла одинокая луна, и вокруг нее переливался желтоватый круг.Когда же выпал первый снег? Я подошел к ходикам. Было так светло, что ясно чернели стрелки. Они показывали два часа. Я уснул в полночь. Значит, за два часа так необыкновенно изменилась земля, за два коротких часа поля, леса и сады заворожила стужа.Через окно я увидел, как большая серая птица села на ветку клена в саду. Ветка закачалась, с нее посыпался снег. Птица медленно поднялась и улетела, а снег все сыпался, как стеклянный дождь, падающий с елки. Потом снова все стихло.Проснулся Рувим. Он долго смотрел за окно, вздохнул и сказал:— Первый снег очень к лицу земле.Земля была нарядная, похожая на застенчивую невесту.А утром все хрустело вокруг: подмерзшие дороги, листья на крыльце, черные стебли крапивы, торчавшие из-под снега.К чаю приплелся в гости дед Митрий и поздравил с первопутком.— Вот и умылась земля, — сказал он, — снеговой водой из серебряного корыта.— Откуда ты взял, Митрич, такие слова? — спросил Рувим.— А нешто не верно? — усмехнулся дед. — Моя мать, покойница, рассказывала, что в стародавние годы красавицы умывались первым снегом из серебряного кувшина и потому никогда не вяла их красота.Трудно было оставаться дома в первый зимний день. Мы ушли на лесные озера. Дед проводил нас до опушки. Ему тоже хотелось побывать на озерах, но «не пущала ломота в костях».В лесах было торжественно, светло и тихо.День как будто дремал. С пасмурного высокого неба изредка падали одинокие снежинки. Мы осторожно дышали на них, и они превращались в чистые капли воды, потом мутнели, смерзались и скатывались на землю, как бисер.Мы бродили по лесам до сумерек, обошли знакомые места. Стаи снегирей сидели, нахохлившись, на засыпанных снегом рябинах... Кое-где на полянах перелетали и жалобно попискивали птицы. Небо над головой бьшо очень светлое, белое, а к горизонту оно густело, и цвет его напоминал свинец. Оттуда шли медленные снеговые тучи.В лесах становилось все сумрачнее, все тише, и, наконец, пошел густой снег. Он таял в черной воде озера, щекотал лицо, порошил серым дымом леса. Зима начала хозяйничать над землей...

xn----8sbiecm6bhdx8i.xn--p1ai

---

• 
  Тест по сказкам русским народным 5 класс
• 
  Викторина для начальных классов по правилам дорожного движения
• 
  Чтение сказок в первой младшей группе картотека
• 
  Варежки для девочки спицами 5 лет
• 
  Как слепить из пластилина диких животных
• 
  Лучшие вечеринки мира
• 
  Конспект урока first day 5 класс спотлайт
• 
  Рисуем акварелью осень с детьми
• 
  Урок литературного чтения 3 класс произведения прикладного искусства
• 
  Аппликация с детьми 2 лет
• 
  Словесные игры с детьми